БЕСЕДЫ ПРЕПОДОБНОГО ВАРСОНОФИЯ

Беседа 2-я 27 декабря 1909 г.
Святки

Слава Тебе, Господи! Опять мы собрались все вместе. Люблю я эти вечера, на них я отдыхаю душой. Люблю я и один сидеть в этой келлии. Многие нашли здесь душевное успокоение. Наш великий писатель Гоголь переродился духовно под влиянием бесед со старцем Макарием, которые происходили в этой самой келлии, великий произошел в нем перелом. Как натура цельная, не разорванная, он не был способен на компромисс. Поняв, что нельзя жить так, как он жил раньше, он без оглядки повернул к Христу и устремился к Горнему Иерусалиму. Из Рима и Святых мест, которые он посетил, он писал друзьям своим письма, и письма эти составили целую книгу, за которую современники его осудили. Гоголь еще не начал жить во Христе, он только пожелал этой жизни, и мир, враждебный Христу, воздвиг гонение на него и вынес ему жестокий приговор, признав его полусумасшедшим.
В то время, как в России разная литературная мелочь вроде Чернышевского и К° выражала свое сожаление о погибшем гении Гоголя, такие великие умы, как историк германской и всеобщей литературы Шерх, оценили его иначе. Лютеранин, немец, незнакомый с русской жизнью и русской душой, Шерх выражает удивление, что в то время, когда гений Гоголя необычайно развивался, кругозор его расширялся и мысль его устремлялась в безпредельность, соотечественники не поняли и осудили его. И всякая душа, стремящаяся к новой жизни, жизни во Христе, испытывает гонение извне от мира и переживает великую борьбу с внутренними врагами. Эти искушения неизбежны по слову Спасителя: “Меня гнали будут гнать и вас”. Но тут же утешает Господь: “Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше” (Ин. 15, 20).
Относиться же к этим искушениям нужно различно: с внутренним врагом упорно бороться, побеждая его с помощью благодати Божией; внешним же врагам – прощать. Бояться этой борьбы не надо. Господь укрепляет нас в ней и дает нам такие неизглаголанные радости, что, по сравнению с одной минутой их, ничто все мирские радости. По собственному опыту говорю я это. Было время, когда я жил, не скажу в отчуждении от Бога, но как все живут. Целым рядом совпадений, казавшимися мне тогда простыми случаями и понятыми мною только впоследствии, вел меня Господь к духовному перерождению. Это водительство Божие началось следующим образом.
Однажды в Казани Великим постом оттянул я говение до последней недели. В четверг на страстной собрался в военную церковь исповедоваться. По дороге обратил внимание на неизвестный мне маленький храм старинной архитектуры. На мой вопрос, как называется эта церковь, мне ответили, что это Ивановский монастырь, во имя Иоанна Предтечи, основанный еще Иоанном Грозным . Вошел я туда и стал осведомляться, где здесь живут священники (не зная тогда, что они называются иеромонахами).
– Да кого вам именно надо? – спрашивают.
– Священника, чтобы исповедаться.
Указали мне на иеромонаха преклонных лет о.Сергия. Подошел я к нему.
– Что вам угодно? – спрашивает.
Я объяснил ему мое желание и исповедался у него. После исповеди спрашиваю:
– Куда ведет эта дверь?
– К игумену нашего монастыря о.Варсонофию.
– Какое трудное имя!
– Чем же трудное? Ведь в нашем монастыре почивают мощи святителя Варсонофия; вы бы сходили туда помолиться.
С тех пор я частенько стал бывать в этом монастыре, к великому смущению своих сослуживцев. И с этого времени мир восстал на меня, начались безчисленные толки о моем странном образе жизни.
– Что это с ним сделалось? Он, принятый во многих аристократических семействах, у Обуховых, у Молостовых, находит удовольствие в беседе и чаепитии с монахами!
– Да он просто с ума сошел!
– Однако, начальство им довольно, служба у него идет прекрасно, чины сыпятся за чинами, отличия за отличиями, – поднимался робкий голос в мою защиту, – и пост он занимает ответственный – мобилизация всей армии Восточной России. Дело, требующее неустанной бдительности, находится в его руках, и он вполне с ним справляется.
– Ну, уж не знаю, как это происходит, а только он с монахами познакомился.
Последний довод казался таким убедительным, что умолкали голоса, пробовавшие защитить меня, и все успокаивались на одном выводе: сердечно его жаль, а умный был человек.
Эти и подобные толки еще более способствовали отдалению моему от мира. Но целых десять лет прошло среди искушений и исканий, прежде, чем я нашел истинный путь.
Впрочем, Господь в это тяжелое время не оставлял меня без утешения. Я переживал минуты такого духовного восторга, что с радостью согласился бы, чтобы резали и жгли мое тело, делали бы с ним все, что угодно, лишь бы сохранить мне эти восторги. Так жить больше нельзя, но как же? Посоветоваться было не с кем; в таких томлениях и исканиях прошло три года. В это время я ездил по Волге, был в нескольких монастырях, но ни один из них не привлек меня. Куда поступить? В Казани меня все знают, а хотелось бы уйти подальше от родных, хоть в Верхний Египет, где бы меня никто не знал.
Один из моих знакомых, очень доброй души человек, видя мои искания, сказал мне: “Положитесь во всем на волю Божию, не предпринимайте сами ничего, – “Скажи мне, Господи, путь, воньже пойду...” (Пс. 142, 8), – и увидите, что все устроится”. И, действительно, после его слов я совершенно успокоился. По силе своей молился, прочитывал утренние и вечерние молитвы, иногда прибавляя канончик. Много молиться мне было некогда по обязанности службы.
Однажды я пришел в штаб с докладом к начальнику, который приходил в девять часов; но прошел этот час, а он все не шел. Я решил подождать, но в это время явился ординарец и сообщил, что начальника сегодня не будет, ему нездоровится. Делать мне было нечего, я начал прохаживаться по штабу. Идя по коридору, заметил в одном из отделений книжечку в коричневой обложке. Взял, посмотрел, как называется. “Вера и разум”, журнал, издававшийся в Харькове архиепископом Амвросием. Стал перелистывать. Богословский отдел, миссионерский, известия и заметки. Читаю: в Калужской губ., недалеко от города Козельска, находится Оптина Пустынь, и в ней есть великий Старец о.Амвросий, к которому ежедневно со всех концов России стекаются тысячи богомольцев за разрешением своих недоумений.
– Так вот кто укажет мне, в какой монастырь поступить, –подумал я и решил взять отпуск.
– Давно пора проветриться, десять лет сиднем сидите, и здоровье ваше, кажется, не из важных, – сказал мне мой начальник, – товарищи ваши успели уже по два раза, даже по три раза прокатиться. Я доложу начальству, и вам выдадут из экономического отдела приличное пособие. Сколько времени вы хотите быть в отпуске, 26 дней или два месяца?
– Довольно и 26-ми дней.
– Поезжайте-ка по Волге.
– Да я по ней уж ездил, – отвечаю, а в душе думаю: махну прямо в Оптину к батюшке Амвросию.
Приезжаю, иду в скит, из монахов никого нет. – Что же, – думаю, – перемерли все, что ли? Идет навстречу мирянин, обращаюсь к нему:
– Скажите, пожалуйста, где же монахи?
– Они по келлиям у себя, а вы, верно, к батюшке Амвросию?
– Да, его мне и нужно.
Мирянин показал мне дорогу. Иду к батюшке и думаю: «Вот такой-то уединенный монастырь мне и нужно».
Прихожу, народу было много, пришлось подождать. Наконец, батюшка принял меня; я выразил ему свое желание поступить в монастырь и просил указать, в какой именно.
– Искус должен продолжаться еще два года, – сказал Старец, – а после приезжайте ко мне, я вас приму. Столько вы получаете жалованья?
– Столько-то.
– Ого! Ну, вот вам послушание: пожертвуйте на такие-то церкви. – Между прочим, батюшка назвал церковь Спаса за Верхом, куда велел послать двести рублей. До сих пор я не понял, отчего именно на эту церковь, но, конечно, и это имело свое глубокое значение.
– А в отставку теперь подавать? – спрашиваю.
– Нет, подождите два года.
Приехав в Казань, я распродал свою обстановку, зеркала, картины, и поселился в меблированных комнатах. Снял небольшой нумерок, в котором было довольно уютно. Чтобы не жить одному, взял к себе сына коридорного, очень хорошего мальчика лет двенадцати. Где-то он теперь? Не знаю, говорили, что поступил в монастырь.
Через два года снова отправился к батюшке Амвросию, который в это время находился в Шамордине. Встретив меня, батюшка сказал:
– Теперь подавай в отставку и к празднику Рождества Христова приезжай к нам, я укажу тебе, что делать.
Когда я вернулся в Казань, мальчик мой очень обрадовался, не знал он, что скоро расстанется со мной навсегда. Начал я быстро ликвидировать свои дела и подал в отставку. Сидим мы раз с моим мальчиком за чаем:
– А я вас, Павел Иванович, во сне видел, – сказал он.
– Как же ты меня видел?
– Да очень странно: вижу, будто Вы идете из города по направлению к кладбищу, во всем белом и поете ирмос “Воду прошед, яко сушу, и египетскаго зла избежав” , и проснулся.
Впоследствии мне истолковали этот сон: город – мир, кладбище, которое в Казани было расположено в восточной стороне, означало Горний Иерусалим; шел я, чтобы умереть для мира; белые одежды – убеление души, т.к. в то время у меня созрело решение оставить все. Ирмос “Воду прошед, яко сушу” поется при отпевании младенцев и означает отпевание от мира.
Выехал я из Казани в Оптину 17 декабря в день свв. отроков Анании, Азарии и Мисаила, спасшихся в Вавилонской печи: в этот день я избавился от мира. Приехал в Москву 21 декабря. В моем распоряжении оставалось дня три, а потому я решил остановиться. Под день памяти свт. Петра пошел к всенощной в храм Христа Спасителя. В церкви царил полумрак, особенно в куполе. Пение мне не понравилось, я начал чувствовать усталость, нетерпение и решил уйти в другую церковь, поискать хороших певчих. Рядом со мной стоял какой-то господин.
– Скажите, пожалуйста, есть ли у вас в Москве храм с хорошими певчими? – спросил я его.
– Да ведь и здесь прекрасный хор.
– Но мне совсем не нравится.
– А это потому, что нет самого регента. Он, вероятно, скоро придет. Потерпите.
Я подумал: собираюсь идти в монастырь, надо привыкать к терпению. И остался. В это время запели ирмос: “Христос раждается, славите” . Я вдруг почувствовал, что это относится именно ко мне, как и дальнейшие слова: “вознесый рог наш”... Но что же это такое? Пение совершенно изменилось: оказалось, пришел регент. В невыразимом духовном восторге, которого никогда не испытывал раньше, достоял я всенощную. Насколько первая ее половина была томительна, настолько вторая – торжественна и радостна. На другой день отправился к обедне, не знаю, в какой храм, и когда вошел туда, священник, держа Чашу, возгласил: “Всегда, ныне и присно, и во веки веков”. Хор запел: “Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи...” . К празднику я был в монастыре. Уже впоследствии я понял значение того, что раньше казалось мне простой случайностью. Всенощная в Москве была изображением моей жизни, сначала печальной и тяжелой затем радостной о Христе. “Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи”! Но повторяю еще раз: всякому, только помыслившему вступить на правый путь, приходится переносить массу всевозможных искушений. Блаженны и преблаженны вступившие на правый путь. Но как удержаться на этом пути? Ведь враг нападет со всех сторон. Исполнением заповедей Евангельских и молитвою Иисусовою. Обидел ли кто, потерпи. Враг научает отомстить, а Христос с высоты говорит:
– Прости.
– Не хочу Тебя слушать, Господи, мне слишком тяжело, – и наговорит человеку другому того, что после сам ужаснется.
Иисусова молитва приучает нас к кротости, незлобию, терпению. Дай, Господи, нам, если не любить врагов, то, по крайней мере, прощать им.
У многих наших великих писателей встречается стремление к иной, лучшей жизни, но ищут эту жизнь не там, где надо. Отсюда неудовлетворенность и тоска, выражаемая в их произведениях. Вот, например, Лермонтов. Томится он суетою и безцельностью жизни и хочет взлететь горе, но не может, нет крыльев. Из его стихотворения “Я, Матерь Божия, ныне с молитвою”  видно, что не понимал он настоящей молитвы. Пророк говорит: “и молитва его да будет во грех” (Пс. 108, 7). Действительно, что выражает Лермонтов, о чем молится?
...Не о спасении,..
Не с благодарностью иль покаянием...
Какая же это молитва? Человек вовсе не думает ни о своем спасении, не кается и не благодарит Бога. Печальное состояние души. Сам поэт называет свою душу “пустынною”! Вот эта пустынная душа его и дошла, наконец, до такого ослепления, что стала воспевать демона. Особенно стоят два, действительно, прекрасные по идее стихотворения: “Ангел”  и “В минуту жизни трудную” . В последнем стихотворении выражается настоящая молитва, при которой “и верится, и плачется, и так легко, легко”. Но эти проблески не осветили пустынную душу поэта, и он кончил жизнь свою таким ужасным образом – был убит на дуэли.
В бытность мою в Муллине  познакомился я с инженером, который проводил туннель в горах, фамилия его была Разгильдеев, хотя характером он совсем не соответствовал своей фамилии. Предок его был татарский князь Урус Гильдей, перешедший затем в подданство к московскому князю. Разгильдеев был человеком всесторонне образованным: окончил университет по двум факультетам: медицинскому и филологическому; этого ему показалось мало, пошел на факультет путей сообщения; окончил, захотел учиться искусствам. Отец его был богат, сын один, ну, и предоставлена была ему полная свобода. Поехал в Италию учиться пению, у него открылся прекрасный голос, и он сделался артистом. Занялся музыкой и, вернувшись в Россию, кончил консерваторию. Говорил он на девяти языках. Несмотря на такое обширное образование, Разгильдеев чувствовал неудовлетворенность и стремился еще учиться. Мы с ним часто беседовали. Уйдем, бывало, в горы, и говорим, говорим. Один раз он спросил меня: “Скажите, батюшка, отчего это у наших писателей сквозит такая грусть и неудовлетворенность в произведениях? Замечается это и у известных композиторов: Бетховена, Мендельсона, Мейербера...
– Оттого, что живут не тою жизнью, которую предписывают Евангельские заповеди.
– Вы думаете? А слыхали ли вы известного кантора Варшавской еврейской синагоги, который получает 50 тысяч рублей в год?
– Да за что же так много?
– За чудный голос. Да вот я вам сейчас воспроизведу.
И завел граммофон. Боже, что это было за безпредельное отчаяние, мрак и ужас! Целый ад в душе, состояние, вполне понятное для души отвергнутого Богом народа.
Апостол Павел говорит об евреях, что остаток их спасется, но евреи, не обратившиеся ко Христу – будущие насельники ада . Может ли у них быть истинная радость, когда они и здесь, на земле, находятся в мрачном подвале, какова их еврейская вера? Пение кантора навело на меня уныние.
Когда я возвращался домой, то услышал другого рода пение. То пел маленький любительский хор, а дирижировал им один почтамтский чиновник, человек глубоко верующий. Была ночь. Ярко светили звезды, в воздухе было тепло и тихо, и только легкий ветерок слегка колебал верхушки деревьев. И в этом затихшем воздухе вдруг разлились спокойные и умилительные звуки церковного пения. Пели канон, не помню, какого гласа, но никогда еще эти напевы не казались мне столь пленительными. Действительно ли хорошо пели, или мне только так показалось после полного отчаяния пения Варшавского кантора, не знаю, только я долго простоял, внимая пению.
Один раз Разгильдеев сказал мне:
– Батюшка, я хочу еще учиться, но не вполне решил, чему именно. Что Вы мне посоветуете?
– Есть одна великая наука, которую необходимо Вам изучить.
– Ах, это, вы, верно, говорите об астрономии, это, действительно, интересно; я одно время хотел поступить в Пулковскую Обсерваторию.
– Нет, говорю про другое.
– Так вы, может быть, думаете, что мне нужно заняться изучением восточных языков? И об этом я думал и хотел поступить в Лазаревский институт .
– Ну, зачем же туда, когда и во Владивостоке есть такой институт.
– Да, но в Москве программа шире.
– И это не то.
– Так какая же наука, не томите. Батюшка, скажите.
– Наука это великая, наука о спасении души и достижении Царства Небесного. Вот за это вам надо взяться.
– Да положим, это верно, только как? Постов, например, соблюдать я не могу.
– А вы пробовали?
– Положим, что нет. Вы скажете: ходите в церковь, а, откровенно говоря, она меня нисколько не удовлетворяет. Я, правда, люблю вашу службу, вы служите без вычурностей, просто, но впечатления это на меня не производит.
– Но вы верите в Бога?
– Да, или хотел бы, по крайней мере, веровать. Догматы Церкви я признаю все целиком, но как получить действительную веру?
– Такую веру можно получить, только исполняя все заповеди Христовы. В Евангелии от Иоанна Господь говорит: “Испытайте Писаний, яко вы мните в них имети живот вечный: и та суть свидетельствующая о Мне” (Ин. 5, 39). Вот что нужно посоветовать каждому неверующему. Испытайте и увидите, Бог ли Христос, или великий пророк, философ.
Такие беседы бывали у нас часто. Не знаю, что теперь стало с Разгильдеевым; года три тому назад я писал ему, но ответа не получил.
Подобные беседы вели мы и с доктором Валяшко. Это тоже был человек ищущий, но таких людей было немного. С иными невозможно было вести духовные разговоры, сильно уж прилепились эти люди к земле.
– И что вы там говорите? – скажут, – давайте лучше выпьем, да закусим.
В низменных удовольствиях полагали они всю свою жизнь, не допуская даже мысли, что могут существовать иные радости, иные восторги. А происходит это от огрубления души, от полного незнания Евангелия, от равнодушия к церкви.
Когда я был в гимназии, в моем классе было два товарища, отчаянные шалуны. В общем они были добрые малые и их шалости никогда не были скверными. Но вот стали замечать, что мальчики изменились. Незаметно стало их прежних выходок, все свободное от занятий время они проводили за чтением. Спросишь, бывало: “Что ты читаешь?” И получишь ответ: Пушкина, Никитина или вообще кого-нибудь из наших великих писателей. Под влиянием чтения даже лица их изменились, сделались более серьезными, осмысленными.
Если чтение великих писателей так облагораживает душу, не тем ли более облагородит и освятит ее чтение Слова Божия и свв. Отцов? Проникновение в Священное Писание вводит человека в глубину Богопознания и дарует ему такое блаженство, с которым не может сравниться никакая земная радость. Внешний мир с его красотами благотворно действует на человека, и душа, способная наслаждаться красотою мира, есть душа возвышенная, но человек, достигший совершенства, созерцает в душе своей такую красоту, перед которой видимый мир ничего не стоит. Господь сказал про душу человека, любящего Бога: “К нему придема и обитель у него сотворима” (Ин. 14, 23). Непостижимо, как это в маленьком сердце помещается Сам Господь, а где Господь, там и рай, там и Царство Божие. “Царствие Божие внутрь вас есть” (Лк. 17, 21).
На горе Афонской много православных монастырей. Немало там и отшельников, подвизающихся в пещерах и скалах. У одного отшельника была пещера на высокой горе. Из нее открывался чудный вид на Средиземное море, покрытые роскошной растительностью берега, отдаленный Родос. Ночью миллионы звезд загорались на небе, и луна обливала все своим серебряным светом. А подвижник уходил вглубь пещеры своей и не хотел ни на что это смотреть. Красота видимого мира уже не трогала его душу, созерцавшую неизреченную красоту мира невидимого.
В Киево-Печерской Лавре жил один подвижник, который единственное окно своей кельи заставил образом, чтобы видимый свет не мешал ему созерцать невидимый.
Я знал одного юношу, который страстно любил музыку; когда начинался концерт, он садился в отдалении, закрывал лицо руками и весь погружался в слушанье любимой музыки, не желая ни глядеть, ни слушать ничего постороннего. Но к Священному Писанию и молитве мы часто привыкаем, и они уже не действуют на нас. Грубеет сердце наше. Великий древний ученый математик Пифагор был в свое время и известным астрономом. Он является творцом долго существовавшей гипотезы о планетной системе. Пифагор предполагал, что земля занимает центральное место в мировом пространстве, а около нее вращается семь планет. Все планеты составляют гамму. При вращении они создают чудную музыку, но мы ее не слышим, т.к. привыкли с младенчества.
Но не будем только слушателями Божественных слов нашего Спасителя, будет стараться по силе исполнять Его заветы, и Господь не презрит труды наши, и в наше сердце придет Царствие Божие “и радости вашея никтоже возьмет от вас” (Ин. 16, 22).
Аминь.

назад